Бам.
В гараже отца Гарри очень увлекательно –– в разы увлекательнее, чем дома. В гараже отца Гарри можно пить пиво, швырять мяч о стену, трепать за уши хозяйского пса, громко смеяться и устраивать бардак.
Бам.
Отцу Гарри давно уже похуй на этот гараж – несколько проблематично беспокоиться о том, что творит твой сын в твоем убежище, когда ты лежишь на глубине несколько футов под землей.
Возможно, им есть, что обсудить, с отцом Майкла.
Бам.
Короткая стрелка часов близиться к двенадцати (не дня) и, возможно, к дате смерти одного из двойняшек (не Теда). Гарри учтиво интересуется, не надерет ли ему задницу старший брат, будто ему есть дело – или это тонкий намек на то, что кому-то пора уже съебывать в сторону дома.
Мяч пролетает ниже обычного, и вместо приевшегося стука раздается лязганье металлической банки, неудачно оказавшейся на пути траектории полета.
Мамочка будет очень недовольна.

Он неприлично долго смотрит на лежащее тело, смотрящее куда-то в стену, и не понимает, как вот это вот когда-то держало их с Тедом на своих коленях, выдумывая на ходу простые, но достаточно занимающие детей игры, как вот это вот трепало Джозефа по волосам за обедом, заплетало косы девочкам и ругало Бена за употребление «плохих» слов, которые он, конечно, услышал от кого-то из родителей – или от работников лесопилки.
Воспоминания о живой, здравомыслящей матери едва живы – у Майкла в голове там был кто-то другой, способный говорить, улыбаться и, в принципе, обращать внимание на детей.
Злость уже давно отступила, за ним затихло смирение и уже почти не стыдно за «когда ты уже перестанешь дышать».
– Мам, давай, надо поесть.

Ночью особняк смотрится несколько зловеще – пустые глаза-окна неподвижно смотрят на каждого, оказавшегося за пределами старых, но все еще крепких стен. В детстве они с Тедом фантазировали перед сном о приведениях и ходячих мертвецов, негласно превращая это в соревнование, кто кого напугает сильнее – воображение чаще всего доводило до абсурда и глупого смеха, а потом до нежелания высовывать хоть какую-то часть тела из-под одеяла.
«Не оборачивайся».
Не менее весело было пересказывать все младшим, а потом огребать от старших за то, что никто не желает ложиться спать – а потом всем стало как-то похер. Ну, кроме Джозефа, который разве что во время своего рождения не пытался зачитать лекцию разве что врачу, принимавшего роды.
И то исключительно из-за неумения разговаривать.

Майкл знает, что Джозеф не спит и стоит в одной из черных глазниц, потому курит нарочито медленно, словно вообще никуда не торопиться в этой жизни – впрочем, сложно найти хотя бы одну причину спешить в сторону назидательных длинных речей (ну, или о том, что ты неблагодарная скотина).
Между прочим, не такая уж неблагодарная.
По крайней мере, он думает о пока_еще_не_седых волосах Джо, кидая окурок в урну.

Они почти привыкают, что женщина, когда-то считавшаяся их матерью, стала не более, чем пустой физической оболочкой. Они говорят при ней так, будто её нет. Они живут так, словно каждый день кто-то из них должен идти ухаживать за неизвестной им жительницей – вечной жительницей – комнаты на верхнем этаже.
Майкл убеждает себя, что не о чем волноваться, и тут же передергивает плечами – какая глупость, разве это может причинить ему…
Вскрик застревает в горле, когда высушенные пальцы сжимают его запястье, неосторожно оказавшееся рядом с её ладонью.
Мгновение спустя что хватка, что болезненные ощущения исчезают – чего не скажешь про бешено колотящееся сердце и плотно засевшую мысль оставить мать подыхать тут с голоду.
(Если накрыть её лицо подушкой…)

– Если ты хочешь в очередной раз рассказать мне, какой я ублюдок, давай утром.
Майкл хочет пройти мимо Джо в их с Тедом спальню, но в последний момент передумывает. В конце концов, братец уже пожертвовал парой часов сна, чтобы уделить целые пять минут объяснениям, как Майкл не прав и как Майкл в очередной раз лишается карманных денег.