Всё случилось из-за этой старухи.
Из-за мерзкой еврейской старушенции миссис Голденблат.
Это из-за неё Эва стоит посреди пешеходного перехода на полпути к дому и пялится выпученными глазами на закрытые двери булочной. Шестерёнки в головушке Райан усердно крутятся; тяжелый мыслительный процесс отражается на растерянном лице тревожными морщинками, залегшими между нахмуренными бровями.

Она вспоминает, как миссис Голденблат затащила своё усохшее тельце в аптеку за тридцать минут до закрытия (дверной колокольчик при этом ржаво тренькнул), застав копошащуюся на складе Эву врасплох. Измученная, отвыкшая от рабочей нагрузки, Райан вернулась на исходную позицию за прилавком. Хруст костяшек (левая рука, правая рука), бесноватым кроликом мечущееся в горле сердце, вдох, выдох, дежурная улыбка – Эва должна быть приветливой с покупателями, но выглядела раздосадованной и раздраженной.
- Что-то вы сегодня припозднились, миссис Голденблат. Уже почти стемнело. И как вам не страшно одной возвращаться ночью.
Бабуля не дрейфила, шмякая на стойку потертый ридикюль и всучивая Эве пачку замусоленных рецептурных бланков; она поминала Гитлера, намекая, что на эшбернскую шпану ей до погрызенной молью вуали на шляпе, а уж угрожающих интонаций в голосе Райан вовсе не распознала.

Миссис Голденблат не боялась шататься по тёмным улицам в одиночку, и из-за этого кому теперь не по себе, так это Эве.
Она косится вниз, под ноги, впиваясь зубами в ноготь на большом пальце. Пёс, увязавшийся за Эвой от аптеки, послушно сидит и ждёт, разметая клочкастым хвостом пыль по асфальту. Собачья голова мелко трясётся, пасть раззявлена, язык вывалился наружу.
Эве кажется, что животное взахлеб смеётся над ней.
(хотя фантомный ржач бывшего мужа, раздающийся в голове, куда хуже.)

Она много болтала о Греге, эта трухлявая, наглая, бестолковая миссис Голденблат. Эва сначала удивилась, откуда старуха всё это знает, но быстро вспомнила, что её внук катается на «Скорой помощи», собирая по всему городу больных, пострадавших и сплетни, а потом использует бабку как переносчика заразы.
Голденблат рассказывала, как долго и сложно проходила операция, что у Грегори теперь в ноге стальные спицы, и он, вероятно, всю жизнь будет хромать, «спаси Господь его душу». Она испускала ядовитые испарения, отравляя воздух в аптеке, пока у Эвы не закружилась голова и приступ тошноты не подкатил к горлу, растекаясь во рту горькой плёнкой. Старуха вещала и вещала, как скрипучее радио, транслирующее только одну волну; обращалась к Эве и не нуждалась в её реакции или репликах, как это часто случается у старых людей.
Складывая в бумажный пакет одну за другой пластиковые баночки (чем скорее соберёт, тем скорее эта змеища уползёт обратно в своё вонючее логово), Эва всерьез задумалась о милосердии. Например, со стороны лечащего врача миссис Голденблат было бы куда гуманнее прописать бабке мышьяк вместо кучи лекарств - весь Эшберн омыл бы его эскулапские ноги слезами благодарности. Даже Райан, непосредственно заинтересованная в том, чтобы дряхлое поколение города как можно дольше таскалось в аптеку, не расстроилась бы кончине древней еврейки, - каждый её визит неминуемо превращался в акт психологического насилия.
Миссис Голденблат как никто умела влезть корявыми узловатыми пальцами в гниющую рану и расковырять её, прикидываясь при этом безобидной и наивной бабулькой, которой только и надо, что немножко внимания.

Почесывая гладкий собачий лоб, Эва старательно воскрешает в памяти, что было после.
После того, как руки заледенели и перестали слушаться; после того, как яростное желание придушить старуху Голденблат, прекратив, наконец, поток бреда про гельминтов, полынь, фигуру Эвы («Тощая, аж смотреть страшно!») и связь вышеперечисленного с событиями в её личной жизни сошло на нет, сменившись бессилием и безграничной усталостью.
Она предложила навязчивой, бесцеремонной еврейской развалине проверить заказ и проговорила названия всех двенадцати позиций, ни разу не сбившись. Миссис Голденблат отсчитала купюры, развернувшись полубоком и закрыв от взгляда Эвы содержимое кошелька. Райан помнит, как опустилась на корточки, держась за прилавок, и считала до пятнадцати, пока эхо колокольчика не растворилось в полной тишине. Пустота подкралась со спины, укутывая Эву в свои объятия, как в колючее, но хорошо знакомое одеяло, и ей стало капельку спокойнее.
Она машинально добрела до двери, перевернула табличку, чтобы надпись “Closed” была видна с улицы, вытащила из замка ключ и выключила свет в зале.
Она просто хотела домой.
Хотела поскорее оказаться в своей комнате, сесть под подоконником, обдирать обои и слушать, как на первом этаже переговариваются соседи.

Эва ушла, совершенно позабыв, закрыла она окно в подсобке или нет.

Развернувшись на каблуках, Райан резво стартует в обратную сторону. К и без того возрастающему беспокойству - воображение в момент успевает нарисовать картину разграбленного склада и развороченного кассового аппарата - добавляются неприятные флешбеки в эпизоды супружеской жизни, когда она забывала положить Грегу две ложки сахара в чай и униженно молчала в ответ на ехидное «А посрать ты не забыла?» Эва переходит с быстрого шага на бег, будто её хлестнуло невидимой плетью, и надеется, что в этот раз оплошность останется незамеченной, и она успеет всё исправить.
Райан подлетает к двери с ключом наготове и сразу понимает, что что-то не так. Ей не верится, что она настолько поехала крышей, что не заперла за собой, - нет, такого определенно не могло быть. Хотя… Собака эта крутилась рядом, отвлекала, да и сама Эва не являлась образцом собранности в последние полчаса работы, спасибо чертовой миссис Голденблат. Сомкнув пальцы и бесшумно спрятав связку в кулаке, чтобы не спугнуть того (или тех), кто пробрался в аптеку за время её отсутствия, Райан лихорадочно соображает, как поступить. Ответственность целиком и полностью лежит на ней, ведь это она облажалась, и то ли злоумышленники проникли через окно, а затем открыли замок изнутри, впуская сообщников, то ли вообще беспрепятственно вошли в аптеку, стоило ей скрыться за углом вместе с дворнягой. Очень повезет, если это всего лишь пугливые подростки, наваливающие кучу в штаны при одном упоминании полиции.
Не совсем осознавая, что конкретно будет делать, Эва хватается за ручку и тянет на себя. Свет с улицы попадает в помещение, и неясная тень, метнувшись, исчезает из поля зрения Райан, словно она застукала привидение или что-то в этом роде. Ощущая, как от предчувствия опасности тоненькие волоски на руках встают дыбом, Эва всё же переступает через порог, и звяканье колокольчика предупреждает притихшего воришку, что он больше не один.
- М-м-мистер Хадсон? – от напряжения и страха Эва заикается; глупо, но вдруг из-за стеллажа в глубине зала действительно раздастся голос хозяина аптеки, и он собственной персоной поспешит навстречу сотруднице? – Это вы, мистер Хадсон? – Как бы не так. – Эй, кто здесь? А ну вылезай оттуда, я видела, что ты там прячешься!
Эва до боли сжимает ключи в одной руке, а ремешок сумки – в другой, жалея, что не подхватила с дороги камень или хотя бы ветку.
- Окей, не отзываешься по-хорошему, тогда тебя вытряхнут по-плохому. Ну ты и ссыкло, конечно.
Эва нашаривает позади себя дверную ручку.
- Слышишь же, что я девушка.
Главное – выманить этого засранца, узнать, кто затаился в темноте…
- Струсил, да? Слабак!
…и если на неё двинется двухметровый детина, то выход один – бежать.